Не потому, что нет у них мозгов, а потому что им всегда нужно тепло. Тепло, плечо, кто-то рядом. Пара. Будет ли пара первой встречной, случится ли она одноразовой или останется надолго — это уж как повезет. Но чаще не везет. И испаряется вчерашний, случайный, но уже почти свой и почти родной, найденный как-то вечером, и остается только ждать, ждать, ждать.
Знаете, баб одиноких, негретых, замерзших, голыми руками можно брать. Любую одинокую, на вид сильную бабу, любую кариатиду, держажую на своих плечах небо. Надо только один раз понять — как. Всего лишь чуть интереса и капельку тепла. Спросить, мол, как живешь, послушать с интересом, и обнять. И говорить с ней, как с женщиной, а не с кариатидой.
Растает. И чем она сильнее внешне — тем проще её взять.
Одинокие женщины — те же собаки без хозяина. И будет она смотреть преданно, щенячьими глазами — ну люби, люби меня, пожалуйста, возьми меня в дом. Пожалуйста, не оставь меня одну.
Он не оставит. Он приведет ее к себе, и для нее будет целая ночь. И пока она будет отдаваться первой встречной любви, и прикипать, он будет четко знать, что все равно наступит утро, и оттачивать свое мастерство.
Утром он поцелует ее на прощание, и она поймет, что это — почти навсегда.
Он будет потом вежливо отвечать ей где-то в соцсети.Она успела уже узнать его адреса; ей, в общем-то, для этого нужно было всего лишь имя, да и возраст — сколько там — пересмотреть четыре сотни человек?..
… И она будет гореть внутри, пока снаружи будет видимая легкость и натянутое, как струнка, показное почти безразличие.
Он что-то напишет. Один раз на три её.
Она будет искать в его ответах глубинный смысл. И трактовать каждую мелочь, каждую букву так, чтоб было тепло. И точно знать, что он просто пока не может. Но он ведь объвится совсем скоро. Ведь не может же быть по-другому, после всего того, что...
Он будет односложно отвечать на ее смс. Он вежлив. Неужели не понятно сразу?
А она будет ждать. Думать, думать, думать, заморачиваться чем-то, вспоминать мельчйшие оттенки фраз, перечитывать его ответы, по два слова, искать в них то, что — дура! — не увидела сразу; и думать о том, где она могла быть неправа, и копаться-копаться в себе и в нем.
Ждать недолго, какое-то время. Пока не дойдёт.
Пока он вовсе про нее забыл.
Он никогда больше не нарисуется.
И она продолжит тащить в свою жизнь всяких первых встречных упырей. Лишь бы не быть одной.
Недели через две она замерзнет снова.
У нее будет плюс сто к иммунитету, и слишком независимый вид. А еще через две, где-то в компании, она будет хохотать напоказ, запрокидывая голову, над чьими-то дурацкими шутками, и если спросить ее о том, что было, сделает небрежный жест рукой: “А, это я его бросила...”
